статья из сборника В. Франкла «Психотерапия на практике»

Если выше ( см. Эвтаназия)мы лишь коснулись проблемы самоубийства и обсудили возможные точки зрения и подходы врача как человека постороннего, то теперь давайте посмотрим на эту проблему изнутри, попробуем понять ее с позиции уставше­го от жизни человека и одновременно проанализировать его мотивы на внутреннюю оправданность добровольного ухода из жизни.

Обычно говорят о так называемом балансовом самоубий­стве. Этим хотят сказать, что человек по причине общего баланса, который он подводит всей своей жизни, может пойти на самоубийство. То, что такой баланс, если он понимается как баланс удовольствия и неудовольствия, всегда будет от­рицательным, было показано уже при обсуждении проблемы «удовольствие как смысл жизни». Поэтому здесь речь пой­дет лишь о том, может ли когда-нибудь ценностный баланс жизни стать настолько отрицательным, что дальнейшая жизнь представляется человеку бессмысленной. Мы считаем спор­ным, в состоянии ли вообще человек с достаточной объек­тивностью подвести баланс своей жизни. Это относится прежде всего к утверждению, что сложилась якобы безвыходная ситуация и единственным выходом является самоубийство. Пусть даже это утверждение произносится с большой убеж­денностью в своей правоте — эта убежденность остается субъективной. Если даже один-единственный из многих, кто пытался, считая свое положение безвыходным, покончить жизнь самоубийством, если бы этот единственный оказался неправ, если бы задним числом выяснилось, что мог быть найден другой выход, уже тогда любая попытка самоубийст­ва была бы неоправданной, так как субъективная убежден­ность всех тех, кто решается на самоубийство, одинаково тверда и никто не может знать заранее, является ли именно его убежденность объективной и оправданной, или уже по прошествии нескольких часов обнаружится, что она была неверна — тех часов, в которые его уже не будет. Теорети­чески можно допустить, что самоубийство как сознательно принесенная жертва может быть в некоторых случаях оп­равданным. Но практически хорошо известно, что мотивы и таких самоубийств слишком часто коренятся в обиде и что в этих случаях в конце концов мог бы быть найден какой- нибудь другой выход из, казалось бы, безысходной ситуации. Таким образом, видимо, можно утверждать, что самоубийст­во никогда не может считаться оправданным. Даже и как искупление. Ибо оно делает невозможным — в смысле реа­лизации ценностей отношения — духовный рост и созрева­ние в результате собственного страдания и причиняет стра­дания другим людям. Следовательно, самоубийство усугубля­ет происшедшее несчастье или совершенную несправедли­вость, вместо того чтобы справиться с ними.

Обратимся теперь к тем случаям, где мотивы самоубий­ства объясняются болезненным душевным состоянием. При­чем оставим открытым вопрос, могут ли быть вообще при достаточно точном психиатрическом исследовании выявле­ны попытки самоубийства без малейшей психопатологичес­кой основы. То, что для нас здесь особенно важно, это, скорее, следующее: установить, что мы во всех случаях обязаны доказать уставшему от жизни человеку бессмыслен­ность самоубийства и безусловную оправданность жизни — с помощью имманентной критики и убедительной аргумен­тации, т. е. средствами логотерапии. Такому человеку сле­довало бы прежде всего указать на то, что его усталость от жизни — чувство, а чувства никогда не могут быть аргумен­тами. Того, что он ищет — решения проблемы, — ему таким способом не удастся достичь. Мы должны во что бы то ни стало довести до сознания человека, решившегося на самоубийство, что самоубийство не может разрешить ника­кую проблему. Мы должны показать ему, как похож он на шахматиста, который, получив тяжелую позицию, сметает с доски все фигуры. Этим он не решает шахматную проблему. Тем более в жизни ни одна проблема не решается путем того, что жизнь отбрасывают. И так же как тот шахматист не придерживается правил шахматной игры, точно так же и человек, который выбирает добровольную смерть, нарушает правила игры жизни. Эти правила не требуют ведь от нас, чтобы мы любой ценой побеждали, но требуют, чтобы мы никогда не прекращали борьбу.

Мы не можем устранить из жизни все причины несчас­тий, чтобы помешать всем решившимся на самоубийство осуществить их намерения. Мы не должны подыскивать вся­кому безнадежно влюбленному другую женщину и обеспечи­вать всякого нуждающегося заработком. Но нам необходимо убедить этих людей, что они могут не только продолжать жить без того, чего они по каким-то причинам не могут иметь, но и что они могут видеть определенный смысл своей жизни как раз в том, чтобы внутренне преодолеть свое не­счастье, вырасти благодаря ему духовно, пойти наперекор своей судьбе, если она им в чем-то отказала. Однако мы сможем только тогда убедить наших больных в том, что их жизнь имеет смысл, если будем в состоянии помочь им най­ти необходимые цель и содержание жизни, другими словами: увидеть перед собой задачу. «Кто знает, почему ему следует жить, тот вынесет почти любое как», говорил Ницше. На самом деле, понимание жизненной задачи имеет исключи­тельную психотерапевтическую и психогигиеническую цен­ность. Мы не устаем повторять, что нет ничего более важ­ного для того, чтобы заставить человека преодолеть объек­тивные трудности или субъективные тяготы, чем сознание того, что в его жизни есть задача. И более всего — тогда, когда эта задача поставлена самим человеком и представляет собой то, что могло бы называться миссией. Она делает ее носителя незаменимым и придает его жизни ценность уни­кальности. Приведенную выше мысль Ницше следует пони­мать таким образом, что «как» жизни, т. е. какие-либо не­благоприятные сопутствующие обстоятельства, отходит на задний план в тот момент и в такой степени, в какой на первое место выступает «почему». Но не только это; из полученного таким образом понимания жизни как задачи логически следует, что жизнь, собственно, тем осмыслен­нее, чем она труднее.